Его Вера

Сорок дней без отца Павла

Есть лица, готовые больше к улыбке, чем к суровому или горестному сжатию губ. Порой кажется, что такой человек и плакать-то не умеет. Вот такой он легкий – бывает же. Наверное, только сам человек и знает, как тяжело ему быть легким. Особенно, когда навалилось горе, прижавшее к земле сотни, если не тысячи людей по всему миру. 13 сентября – сорок дней со дня смерти отца Павла Адельгейма. Накануне этой скорбной даты мы встретились с матушкой Верой. С Верой Михайловной Адельгейм. С его Верочкой. Если отцу Павлу случалось где-то рассказывать о себе публично, он всегда рассказывал и о ней. И не просто как о части своей жизни, но как о части себя самого. Так и называл – «моя Верочка».

Мы сидим с Верой Михайловной в гостиной их кажущегося сейчас пустым дома. Над нами их общий фотопортрет – наверное, чей-то подарок – с надписью: «Павел и Вера Адельгейм. Пятьдесят лет любви: 1959-2009». В следующем году было бы 55…

Вера Михайловна сидит в кресле, по-девчоночьи поджав ноги. Она легко вскакивает, чтобы ответить на телефонный звонок и вообще очень быстро передвигается по дому: она всегда немножко бежит – видимо, многолетняя привычка. Трое детей, всегда открытый дом, где одновременно, бывает, гостят человек по 20.

И кажется, что держится она молодцом, но потом замечаешь, что все два часа разговора Вера Михайловна держит руку у груди слева, что рядом лежит аппарат для измерения давления, которым, видимо, постоянно пользуются… И улыбки нет, просто тип лица такой, уголки губ приподняты…

«Есть у нас невеста»

- Вера Михайловна, расскажите вашу историю – как вы с отцом Павлом встретились?

- Эта история очень простая. Его же тогда исключили из семинарии. И он поехал в Чернигов – черниговский архиерей всех киевских семинаристов рукополагал в священники. Отец Павел поехал к нему, а владыка спрашивает: «Женатый ты? Нет? Надо жениться!».

Отец Павел признался, что невесты у него нет. Владыка руками развел: «Не я же буду тебе искать!». Но направил к одному черниговскому священнику, только та девушка ему не понравилась…

На следующий день отец Павел вновь пришел на прием к владыке, сидел в очереди, а из нашей деревни к архиерею тоже приехал священник. И вот он всё ходил по коридору, всё присматривался к отцу Павлу, а потом решился: «Семинарист? Не женатый? Поехали ко мне в деревню, есть у нас невеста». И поехали они в нашу деревню – за 200 км от Чернигова. А я в это время сдавала экзамены в 10 классе. В гостях у меня была моя троюродная сестра, и были у нас с ней планы. Село-то у нас было не паспортизованное.

- Это как?

- Паспортов у нас не было. Ни у кого! У меня разве что комсомольский билет мог считаться документом – тогда же все должны были вступать. А сестра-то моя как раз приехала за мной: забрать меня в Курск, чтобы поступать в институт. У нее папа военный, обещал помочь, пока я поступать буду.

- А кем вы собирались стать?

- У нас и разговора такого не было, в какой институт поступать. Главное было увезти меня из деревни. И вот готовлюсь я к экзаменам, вдруг от священника пришел посыльный, попросил, чтобы я приоделась. «Ну да, – думаю. – Буду я еще наряжаться зачем-то». Проводила я сестру к другим бабушке и дедушке.

Возвращаюсь, а у нас во дворе священник и еще какой-то человек, с моим дедушкой разговаривают. Меня выпроводили сначала, потом ужинать позвали. Мы тогда с отцом Павлом и слова друг другу не сказали! Но после ужина подошел он ко мне: «Можно прийти завтра?». Я плечами пожала: «Приходите». Это была пятница.

Но в субботу он почему-то не пришел. Пришел в воскресенье. И опять вместе со священником, и опять мы не разговаривали.

В понедельник был Духов день, дедушка с бабушкой уезжали в соседнее село, а мама на работе была. Я над учебниками сидела, приехала вновь моя сестра, пришел и отец Павел. Мы вместе сидели в комнате, он нам всё читал Евангелие, от чего мы время от времени засыпали, выбегали в сад за зелеными абрикосами… Вот такое у нас общение было.

Он потом ушел, а мне сестра говорит: «Вера, здесь свадьба деревенская. Я так давно не видела. Пойдем – посмотрим?». И мы пошли, но я по дороге вспомнила, что там же рядом священник живет, у которого отец Павел остановился. А в деревне же особое отношение ко всему… Говорю сестре: «Нет, не пойду я. Скажут, что бегаю за ним».

Вернулись домой. И тут снова отец Павел! Привез мне конфет – в грубом таком пакетике. Да и конфеты тогда в деревне известно какие были: подушечки или киевская помадка. Он мне их сунул, а я с перепугу (первый раз в жизни мне конфеты дарили!) сразу засунула их в шкафчик.

Света на нас посмотрела, говорит: «Ну я пошла»… А отец Павел пригласил меня в сад. И там сделал предложение. А я ему ответила: «Да ладно!». Он так растерялся… Но быстро решил, что это согласие (так оно и было) и мы из сада пошли к маме – объявить: «Мы решили пожениться!». Мама в слезы, а дедушка сказал: «Нехай идэ, быта не будэ, и кусок хлиба будэ». Это понятно?

- Пускай идет…

-…бита не будет и кусок хлеба будет. Так вот, это был понедельник, во вторник я пошла на последний экзамен, в среду мы расписались, в четверг получили мой паспорт, и в пятницу уехали в Киев, где жила его мама.

Отец Павел объявил ей, что привез дочку. Мама, конечно, была в ужасе…

«Я в окно выглянул, а там двое детей сидят»

- А он что же, и не предупредил, что женится?

- Нет! И она действительно была в ужасе. Отец Павел меня с ней даже не оставлял…

Мы как-то быстро уехали в Киево-Печерскую лавру, там у отца Павла была встреча с наставником… А я ведь хоть и из верующей семьи, но совершенно не знала, как себя вести в кругу духовенства. Поэтому делала то же, что делал отец Павел. Вот зашли мы в келью, отец Павел взял благословенье, потом – троекратное целованье. И я вслед за ним: взяла благословенье, и пошла троекратно целоваться, к ужасу отца Павла: «Что ты, что ты! Разве можно монаха целовать?».

А потом закончился Петровский пост, и мы поехали венчаться в деревню. С нами трое ребят-семинаристов, его мама. Не успели присесть с дороги, за нами посыльный – в сельсовет вызывают, спрашивают – зачем приехали. А Лёня Свистун (будущий владыка Макарий – митрополит Винницкий и Могилёв-Подольский) отвечает: мол, за невестой. Председатель колхоза в крик: «Одна дура нашлась, так вы еще здесь присмотрели!».

В общем, разругались, он нам пригрозил: никакого венчания не будет. И правда, священника нашего тоже вызвали в сельсовет и прямо запретили нас венчать. Но он договорился с другим батюшкой – километров за 20 от нашей деревни. Наш священник (у него была повозка с лошадкой) с семинаристами уехали туда раньше, а нас опять вызвали в сельсовет, приехал начальник районного отдела милиции. Опять ругались, угрожали, забрали у отца Павла паспорт… Но мы всё равно на грузовом такси уехали в ту деревню.

Венчание еще не закончилось, как вдруг слышим по храму такие гулкие тяжелые шаги раздаются (а там, кроме нас, никого не было). Милиция приехала! Забрали наших ребят и в район увезли. А нас сначала отпустили, мы до дому доехали (с утра, кстати, ничего не ели). Только на стол собрали, мама кричит: приехала машина солдат, деревню оцепили…

- Неужели в честь вас такая военная операция была?

- Ну да. И мы побежали: моя мама, мама отца Павла, мы вдвоем. Бежали через лес, болото в другую деревню – к маминой двоюродной сестре. К трем ночи до нее добрались, ночь переспали и поехали в Конотоп, чтобы до Киева уже добраться.

Только отец Павел с нами не поехал: вернулся за ребят просить – он же не знал, что с ними. Вернулся в райцентр, а там его уже майор ждал – из области. Он сказал отцу Павлу, что местные власти перестарались, что ребят уже отпустили и они уехали, и отдал моему мужу паспорт.

Вернулся отец Павел в Киев, где в то время как раз был ташкентский владыка Ермоген, который ему и предложил ехать в Ташкент, там рукоположиться и служить. Но предложил сначала одному ехать. А отец Павел без меня не согласился: боялся меня и в деревню отпускать, и со своей мамой оставить боялся…

Так что поехали мы вместе. Это был мой первый выезд в свет! Я же никогда не уезжала из деревни! Когда мы от Москвы до Ташкента пять суток ехали, то первые три дня всё было нормально. А потом началась степь, где ничего не было! И как же мне захотелось домой! Я в слезы, весь поезд приходил меня успокаивать.

В общем, добрались до Ташкента, приехали в епархию, ждем во дворике. А отец Борис Холчев, с которым мы потом очень сблизились, после рассказывал: «Мне сказали, что семинарист должен с женой приехать. Я в окно выглянул, а там двое детей сидят»…

Попоили нас чаем, отправили в церковную гостиницу, где дали комнату. И вот началась наша семейная жизнь. Потом приехал владыка, отца Павла посвятили в дьякона. Нам даже дали двухкомнатную квартиру с печным отоплением. А готовили мы на керосинке…

«И Господь её нам оставил»

- Вера Михайловна, вы так спокойно рассказываете. Всё, как само собой разумеющееся. Но вы же совсем не знали друг друга! Сейчас люди годами встречаются, а как вместе жить начнут – и не получается…

- Да, мы не знали друг друга… Но, понимаете, у меня семья была религиозная и даже патриархальная. В нашем доме всё решал дедушка. Мой отец погиб на фронте, мама всего три месяца была замужем... Дедушка, кстати, тоже воевал, был сапером, дошел до Берлина и вернулся живой! А все его четыре сына погибли на фронте…

Вот младший сын был единственный женатый, и я была единственной внучкой. И мама жила вместе с дедушкой и бабушкой. В нашем доме никогда не было ссор, скандалов. На моей памяти мама один раз бабушке как-то грубо ответила, дедушка сразу ей сказал: «Чтобы я больше такого не слышал!». И больше такого никто не слышал…

Вот в такой атмосфере я выросла, и мне в голову не приходило, что может быть иначе. Да и в Ташкенте, знаете, тоже атмосфера была особая. Священники тогда другие были, не то, что сейчас. Мы очень сблизились с матушкой Евгенией, с матушкой Аполонией, к отцу Борису почти каждый день ходили…

- А матушки – это жены священников?

- Это монахини, они тоже лагеря прошли, потом ссылка. Я вам фото покажу ташкентского духовенства: вот владыка Ермоген, вот отец Борис Холчев, вот отец Фёдор, секретарь епархии, отец Серафим из Самарканда… Особенные люди были. А это матушка Аполония, удивительной кротости женщина. Отец Иоанн Кронштадтский её 12-летней девочкой благословил в монашество.

Когда наша Маша родилась, я сильно заболела, целый месяц температура под сорок была. И матушка Аполония этот месяц с Машенькой сидела – Маша ни разу не плакала! Откуда она умела с грудным ребенком обращаться – это и мне непонятно.

Хотя Маша вообще спокойная девочка была. Она у меня и сейчас умница… Ей в три месяца сделали прививку от оспы, и вот такое осложнение – менингит. Она очень долго была между жизнью и смертью. Как мы тогда молились – пусть хоть какая, но чтобы в живых осталась! И Господь её нам оставил.

И вот теперь Маша – моя первая помощница: полы помыть или посуду, огород полить, собак накормить – этой работы я не знаю (тяжело мне после аварии, после операций всех), так что всё Маша…

«А у вас, христиан, не так?»

- Вам в Ташкенте, наверное, очень трудно было? Всё-таки Украина – такой благословенный край, а тут действительно – жара, пустыня…

- Ташкент очень хороший город! Мы там лет шесть прожили. А потом нас перевели под Бухару на станцию Каган – это пригород Бухары, как Писковичи и Псков. Вот там-то и начались наши неприятности, и было их очень много…

Говорю сейчас про неприятности, а вспоминается-то хорошее. Там такой народ! Среди русских почти все ссыльные, местные жители – мусульмане, очень добрые, строгих правил люди.

Помню, к дому надо было отмостку делать. Водитель (по национальности перс) привез машину бетона. Отца Павла дома нет, я одна. Посмотрел на меня: «А кто же делать будет?». Я удивилась, говорю: «Я буду делать». Он так немножко расстроился: я бы помог, говорит, но работа… И уехал. И вдруг смотрю: выходят из своих хибарок наши соседи-узбеки, всего человек 16 собралось с лопатками – и к нам. Молча перекидали этот бетон, всё сделали и также тихо разошлись…

- И они знали, что вы жена православного священника?

- Конечно! И очень помогали. А как они меня и детей защищали, когда отца Павла арестовали? Там же целая история была. И не только, когда нас выселять пробовали, когда 500 человек живой цепью за нас стояли, но и раньше еще. В Узбекистане ведь главная ценность – вода. Её тогда давали в буквальном смысле! А отец Павел рядом с нашим храмом сделал такую бетонированную емкость для набора воды тонн на 12. И вот новый настоятель распорядился воды семье арестованного священника не давать, детей наших гоняли (а у нас уже Аня с Ваней были)…

- Православный священник? Тот, которого вместо отца Павла, пока он в тюрьме был, прислали?

- Да, отец Григорий Коляда. Ему, конечно, тоже нелегко было. Отца Павла прихожане ведь очень любили! Отец Григорий от них через слово слышал: «Вот наш батюшка вернется… Вот когда отца Павла освободят…». Обижался, наверное…

А мы без воды оказались. Я, правда, не жаловалась. Соседи наши, мусульмане, стали этот вопрос поднимать. И так он остро встал, что пришлось участковому вмешиваться. А потом и начальнику местного отдела милиции.

Вызвали нас (меня и отца Григория) к нему, отец Григорий ему бумагу какую-то подал. Начальник сидит, читает, хмыкает и голова у него как-то даже немного дергается. Я не выдержала, прошу: «Читайте, пожалуйста, вслух». Он мне тут же: «Зачем? Надо будет – я вас спрошу. А сколько лет вашему сыну?». «Шесть», – отвечаю. А он на отца Григория посмотрел (тот высокий был, метра под два), опять так шеей повел, говорит: «Представляю, какое покушение на вас устроил шестилетний ребенок».

Дочитал, спрашивает меня: «Что же вы хотите?». Я говорю: «У меня одна просьба – разрешить пользоваться водой и туалетом». Он к отцу Григорию поворачивается: «Вы знаете, у нас, у мусульман, принято так: если семья в беде, если женщина осталась одна с детьми, то мы ей воду сами в дом должны принести! И помочь, чем только можем. А у вас, христиан, не так?».

Потом встал, дверь открыл и грубо так: «Я в своей жизни не одного попа посадил, и, если не прекратите, то вас тоже посажу! А теперь – кыты!». Кыты – это по-узбекски «вон отсюда!».

И стали мы пользоваться водой, но отношение, правда, не изменилось – ни ко мне, ни к детям…

«Вот она – жена святого Павла»

- Вера Михайловна, тяжело это вспоминать, но как отца Павла арестовали?

- Без меня. У нас Маша в то время была в Москве. Она состояла на учете в институте дефектологии и училась там во вспомогательной школе. И я уехала туда, к ней. А Ваня с Аней остались в Бухаре с отцом. И вдруг от них никаких вестей неделю… Только потом привезли стопку задержанных телеграмм, которые мне давали из Бухары. Можно было понять: случилось что-то плохое, но доподлинно ничего не известно! Возможно, отца Павла арестовали.

Я сразу полетела в Ташкент, там друзья наши подтвердили: арестован, по какой статье – никто ничего не знает. Я – в Бухару. И там никто ничего не знает, детей подобрали соседи – таджикская семья… Я опять в Ташкент, неделю ходили в прокуратуру, чтобы узнать хоть что-то! Утром придешь – «Приходите вечером», вечером придешь – «Приходите утром».

В пятницу утром всё же достучалась до следователя, говорю: «Вы смеетесь надо мной? У меня дети в Бухаре одни! Хоть статью скажите». Тот согласился – «Приходите вечером». И вот вечером в его кабинете сидит дяденька русский, а следователь ему говорит: «Ну вот она – жена святого Павла». И спрашивает меня этот дяденька сразу: «А вы с мужем ссоритесь?». Я ему: «А вы с женой?». Усмехается: «Бывает»… Говорю, что и у нас бывает. Вот и весь разговор. Сказал лишь, что муж арестован за антисоветскую агитацию и пропаганду.

- Зачем он вас спросил про ссоры?

- Не было у них никакого материала на отца Павла! Нужно было хоть что-то сфабриковать. Они и на работу ко мне приходили, с нашими женщинами разговаривали, всё спрашивали – ну делилась же она с вами, жаловалась на что-то, может, он детей обижает? Выискивали…

- Я думала, матушки не работают…

- Я работала секретарем-машинисткой. В нашей организации служили 4 женщины: русская, армянка, мордовка и я – хохлушка, остальные мужчины-мусульмане. У нас замечательный был коллектив! И никто, конечно, ни слова худого про отца Павла или про меня следователям не сказал.

Семь месяцев шло следствие! Меня сначала убедили, что адвоката надо нанять местного. А он даже на ознакомление с делом не пришел… И я решила ехать в Москву, там обещали помочь. И отец Борис поддержал: «Езжайте, Господь поможет».

Я же во все двери стучала, такое было время – тычешься вокруг, ищешь помощи… И тогда же отец Борис мне сказал: «Если Господь считает, что отцу Павлу довольно скорбей, он пошлет вам нужного человека. Если скорбей мало, то вам никто не поможет»… И в Москве нас согласился защищать один из лучших адвокатов страны – Лев Абрамович Юдович.

- Помог?

- Помог! Три статьи «отбил», а вот про клевету на советский строй осталась. Вы же знаете, отца Павла обвиняли в том, что он сочинял клеветнические стихи и приписывал их советским поэтам – Ахматовой, Мандельштаму. Даже одно стихотворение Евтушенко ему приписали, я сейчас не помню точно какое… Что-то про комсомол. И чего там было клеветнического на советский строй, я до сих пор не понимаю…

- А я не понимаю, как же отец Павел в то время храм сумел в Кагане построить?

- А у нас было разрешение! Правда, не на строительство нового храма. Дело в том, что храм-то там был, но его забрали под туберкулезный диспансер. А верующим под их нужды выделили саманный сарай. Так отец Павел добился разрешение на укрепление фундамента и перекладку стен: там как крышу сняли, стены сразу осели. И так получилось, что мы сумели построить новый храм – в честь святителя Николая. Все строили, прихожане каждую свободную минуту там были.

Помню, пришла бабушка, до земли клонится: «Матушка, дайте и мне что-нибудь делать». Я испугалась, говорю: «Бабушка, нет у меня такой работы вам по силам». А тут грузовик с камнями привезли. И я придумала: «Выбирайте самые маленькие камешки да носите по одному во двор». Думаю, ну принесет несколько камешков, всё ей в радость, что помогла, и пойдет домой. И забыла ведь я про неё!

А потом глянула – во дворе камней целая груда! И старушечка эта рядом всё копошится. Я так и обомлела: «Бабушка, кто камни переносил?». А она улыбается: «Святитель Николай переносил»…

За месяц построили! Местные архитекторы в шоке были. А к осени храм освятили. И отца Павла посадили за это – в 1969 году. И председателя горисполкома посадили – его на 10 лет, секретаря обкома сняли… Отец Павел еще меньше всех получил.

«Давай местами поменяемся!»

- Но ногу в лагере потерял…

- Он после трех покушений в лагере выжил.

- Я этого не понимаю: кому мешал тихий священник?

- Отец Павел сначала находился в новом лагере – за 400 километров от нас, рядом с золотопромышленном комбинатом. А потом его перевели ближе – в 70 км от дома.

И вот в этом лагере, куда его перевели, сменилось начальство. Начальником стал капитан КГБ, переведенный из Прибалтики. Надо было ему себя показать, установить жесткий такой порядок… Сначала он запретил все передачи, все свидания. Лагерное ядро он разбил – всех заключенных, которые могли оказать сопротивление, перевели в другие лагеря. А на их место привезли националов.

- Кого?

- Узбеков. Они с позволения руководства стали избивать всех! Там такая жестокость была, что слухи дошли до самого высокого начальства. В лагерь приехала комиссия.

И вот отец Павел подходит к своему бараку, а оттуда выносят очередного избитого. Он видит, что у человека руки-ноги перебиты, болтаются. Отец Павел взялся помочь и сказал, что давайте принесем его в штаб. А там как раз комиссия заседала. И начальник лагеря, когда это всё увидел… Он посмотрел на отца Павла так, что тот сразу всё понял. И членов комиссии предупредил, что ему теперь жить не дадут…

Вот тогда меня впервые вызвали в лагерь, даже машину предоставили, но на работе выделили свою – на всякий случай. Перед свиданием начальство со мной говорило: мол, и можно было бы освободить по УДО, но такие проблемы с вашим мужем…

И вот тогда-то я ему и выговорила: «Чего тебе не сидится здесь? Я там одна с детьми! Давай местами поменяемся: я посижу, а ты как мы поживешь»… И он мне: «Вера, ты ничего не знаешь»…

Три покушения было, да. Один раз вагонетка с кирпичом чуть его не переехала, другой раз бревна пустили. А вот в третий раз – он лесенку к крану приваривал и в это время на него пошел другой кран. Этот кран должен был его раздавить, отец Павел смог как-то увернуться, но нога…

Я тогда на следующий же день смогла добиться, чтобы его осмотрела хирург больницы областного УВД. Хорошая женщина, согласилась, приехала. И сказала, что ногу можно спасти. Ну в самом крайнем случае – ступню придется отнять. И отца Павла перевели в областную больницу. Это пасхальная ночь была, 9 апреля 1972 года. У него даже стихи об этом есть:

В Воскресенье Христова Тела
Церковь так и искрится свечами.
Вы, как ангелы в ризах белых,
Соберетесь туда с куличами.
Запоете пасхальные песни,
И рассыплется звоном звоннИца.
В эту ночь на носилках тесных
Увезли меня в облбольницу.
Два солдата в ногах сидели,
И дремал в головах лейтенант.
И луна вслед спокойно глядела
Монетой в целый талант.

У него были страшные боли, почти неделю не спал. Так я в аэропорту случайно разыскала местного анестезиолога, который улетал, и он по телефону дал все указания. Отец Павел уснул.

А к вечеру его увезли из этой больницы! Перевели в строгую зону в Бухаре, потом в Ташкент, в тюремную больницу. А там хирург раз в месяц приезжает. Врача мы нашли, но время было упущено, ногу ампутировали. 4 мая 1972 года.

- И отца Павла выпустили?

- Нет, что вы. Перевели в специальный лагерь для инвалидов. Он, как говорится, от звонка до звонка отсидел. Вышел 14 декабря 1972 года. Отец Федор – секретарь Ташкентской епархии – его взял было, но КГБ запретило: не было для отца Павла места в этой епархии больше.

Он потом половину России объездил, и везде отказывались брать. А в Москве управляющий делами отец Ювеналий ему сказал: «Так ездить бесполезно. Иди прямо на Лубянку».

Отец Павел пришел туда и сказал: «Сажайте снова, расстреливайте, выгоняйте из России, раз служить вы мне не даете»… И как-то сразу оказалось, что «ваши архиереи чего-то не так поняли». Никто никому ничего не запрещает. И назначили отца Павла сначала в Фергану, потом в Красноводск.

Но у нас уже было большое желание уехать из Средней Азии… Так попали сначала в Ригу, потом в Алуксне, а там даже железнодорожного сообщения не было. Чтобы куда-то выехать, надо было добираться через Псков.

В Пскове отец Павел познакомился с отцом Владимиром Поповым и с отцом Сергием Желудковым. По их просьбе владыка Иоанн Разумов взял отца Павла в Псков, хотя места постоянного и не было. Но потом появилось – в Писковичах. Жили мы в Пскове, вот в этом уже доме, а служить отец Павел ездил туда…

«Второй раз ты меня оставил…»

- В Пскове не труднее было?

- Нет. Мы хорошо жили, не пожалуюсь. Богатства, конечно, никакого не нажили. Вот оно, наше богатство, – книжки…

- Да, я вижу…

- Нет, правда, не на что пожаловаться. Хоть иной раз и носков не на что было купить ребятам. С отцом Павлом ведь как? Подойдет к нему кто в храме, попросит помочь материально. Так он пойдет сразу в кассу и всю свою зарплату отдаст. Ему и расписки давали, правда, часто только эти расписки нам и оставались…

- А вы ему говорили? Ну чтобы он так больше не делал? Дети все-таки…

- Зачем говорить? Во-первых, бесполезно, во-вторых, он мне сам всегда скажет: «Не волнуйся, Верочка, Господь поможет». И действительно – всё как-то складывалось.

Вот, помню, ребята десятый класс заканчивают, надо им на выпускной что-то. А с деньгами – как всегда, и в магазинах шаром покати. Но мы как раз в Струги Красные в гости собрались – там наш театр был на гастролях, мы хотели друзей навестить.

И вот я в стругокрасненском универмаге купила Ане розовой ткани на платье (пять рублей метр!), а Ване – костюм за 58 рублей. Потом кто-то туфли из Москвы прислал, кто-то Ване рубашку подарил. И так всё устроилось. Да мы в Кагане так храм построили – Господь помог.

- Я когда у вас в гостях первый раз была, поразилась – как много народу село с вами ужинать…

- У нас так, да. Особенно много людей стало приходить (а чаще – приезжать), когда Аня с Ваней поступили учиться. Особенно почему-то много из Москвы, из Подмосковья (а наши учились в Питере). Вот из города Королева, например. У нас и зять (Анечкин муж) из Королева. Они сейчас в Америке живут.

Но это всегда так – кто-то один расскажет про отца Павла, другим тоже захочется с ним встретиться, поговорить. Приезжали, иногда чуть не по 20 человек. И он всех выслушивал. Помогал. Крестил их…

- А они потом в церкви оставались?

- Да! Вот сразу вспомнились: Илюша сейчас дьякон в Москве, Серёжа работал в школе, завучем уже был, но сейчас священник в Королеве. На отпевание многие из тех ребят приезжали…

- А сейчас, после всего… Приходят к вам люди?

- Приходят. А недавно мама Серёжи приходила…

- Которого?

- Пчелинцева.

- И вы её приняли? Зачем она приходила?

- Она просила прощения… Это, наверное, трудно понять. Понимаете, они жили в большом несчастье. Она Серёжу одна растила, муж ушел, когда ему шесть лет было. У Сергея была доброкачественная опухоль мозга, насколько я поняла, защемление шейного позвонка. И я уверена, что он действительно болен…

- Вера Михайловна, вы очень хорошо держитесь. Спасибо вам.

- Я стараюсь. У меня же деревенское воспитание, нас учили держаться на людях. Вот здесь зажмешь всё в себе…

А ночью не уснуть. У меня перед кроватью фотография его. И я ему говорю: «Смотришь на меня, улыбаешься. Второй раз ты меня оставил…».

Теперь как Господь поможет.

Беседовала Елена ШИРЯЕВА.
Специально для «Псковской губернии»

Век русской Церкви: от гонений до крови до объятий до смерти