«Живы. Целы. Остались»
Великая Отечественная война Григория Грибкова.
С фотографии глядят довоенные лица, на обороте надпись чернилами: «Фотографировались 10 июня 1938 года. 1-«а» класс Идрицкого педучилища».
– Десять мальчишек нас было на курсе, – глядит на себя шестнадцатилетнего Григорий Грибков. – Вернулись трое. А что с девчатами стало, совсем не знаю...
«И не думали, что надолго…»
Гриша Грибков родился в деревне Захарчино – это Пустошкинский район. И был там тогда, как во многих деревнях, колхоз «Заря». В нём трудились Гришины мама и папа. Когда пришло время, Гриша определился в Идрицкое педагогическое училище – профессия самая что ни на есть мирная, детей учить. В ход
обучения вмешались исторические события: ребят досрочно выпустили, направив на работу в школы.
– В 1939–40 годах была война с финнами, всех учителей, пригодных к армейской службе, забрали – так что школы остались без учителей, даже семилетки. Поэтому нас досрочно – в феврале 1940-го – выпустили, и меня направили преподавателем физики и математики в Алольскую семилетнюю школу с условием: закончишь учебный год в школе – сдашь государственный экзамен в училище.
Всё так и случилось, потом были школьные каникулы, а 1 сентября 1940-го Григорий Грибков открыл новый учебный год. А месяц спустя его призвали в армию: парню было полных 18 лет, все связанные с учёбой отсрочки закончились.
Наш герой оказался в городе Орёл, на 284-й авиабазе, которая обслуживала стоявший там сотый авиационный полк скоростных бомбардировщиков. Грибкова как человека по тем временам достаточно образованного определили в группу подготовки радиотелеграфистов.
– Я уже 8 месяцев был в армии, получил специальность, работал радиотелеграфистом на радиостанции, – вспоминает Григорий Федотович. – 22 июня 1941 года у нас в гарнизоне объявили тревогу. Тревога и тревога, ничего особенного, для нас это было привычным делом: мы не знали ещё, что началась война. А в 12 часов выступил Молотов: «Товарищи, началась Великая Отечественная война, но враг будет разбит, победа будет за нами». На следующий день, 23 июня, наши самолёты проглотили авиационные бомбы и полетели куда-то за Смоленск – немцев бомбить…
Слишком многие тогда улетели туда, откуда не возвращаются: к 5 июля от полка не осталось ни одного самолёта, ни одного экипажа (а каждый экипаж – это три человека).
– В первые дни мы и не думали, что это война серьёзная и долгая, – говорит Григорий Грибков, – но 3 июля выступил Сталин и сказал, что Отечество в опасности, и надо принимать все меры, и даже если придётся отступать – ничего врагу не оставлять…
Перелом
Отступать пришлось. Того полка, при котором был на своей армейской службе Григорий Грибков, уже фактически не существовало. До осени, до октября, авиабаза обслуживала переброшенные сюда соединения истребителей-«МиГов», и «Чайки», и «ишаки» – И-15, И-16. А с началом генерального наступления немцев на Москву всё это хозяйство начали перебазировать в глубь страны – туда, где укромнее, безопаснее, сохраннее для будущего удара.
– Мы отступали, сохраняя боевую технику, под обстрелом вражеской артиллерии и самолётов. Шли до Пензы, потом переправились через Волгу – несмотря на сложные условия, достаточно благополучно, – рапортует, как сводку читает, Григорий Федотович.
Оттуда же, из-за Волги, следили за развитием событий на полыхающем поле Московской битвы. А потом Верховный Главнокомандующий Иосиф Сталин подписал приказ о создании авиации дальнего действия – приказ, считающийся более чем своевременным. Потери в «тяжёлой» авиации были огромные, слишком расточительным был такой подход в этой большой войне.
– Возглавил авиацию дальнего действия Александр Голованов, впоследствии – главный маршал авиации, под его началом были собраны все полки авиации дальнего действия, были выделены отдельные роты связи для их обслуживания, и мы были приданы 14-му авиационному полку бомбардировщиков, – подводит итог преобразований Григорий Грибков.
Боевым крещением для полка стала Сталинградская битва. 200 дней и ночей, 100 вылетов, 3 тысячи тонн фугасных бомб – такова арифметика этого сражения по версии Грибкова.
– И так до победного 2 февраля 1943-го. Наш полк стал 11-м и за Сталинград получил орден Красного Знамени и почётное наименование гвардейского, – подытоживает Григорий Федотович.
Как земля становится чёрной
В Курской битве Грибкову участвовать тоже не пришлось – были другие боевые задачи военного времени.
– Надо было зачищать Кавказ, нас перебросили в Армавир, выкуривали остатки немцев оттуда. Потом был Донбасс…
Те самые Донецк и Луганск, которые полыхают сегодня. Та самая Горловка. Правда, Донецк тогда носил название Сталино. Выбить фашиста оттуда было делом чести для советского солдата. За участие в освобождении Донбасса авиаполку, при котором служил Грибков, было присвоено звание Сталинского.
– Мы гордились, – коротко оценивает значение этой награды Григорий Грибков.
В конце 1943-го полк – в числе одиннадцати прочих – перебросили к северу, в помощь Ленинградскому фронту. Стояли под Волховом. Вообще авиаполки растянулись вплоть до Калинина (теперь Тверь), и у каждого было своё направление «работы». У «полка Грибкова» – Воронья Гора рядом с Красным Селом. На уровне Верховного командования готовилось решение о снятии блокады Ленинграда. Но не все планы Верховного командования были известны бойцам…
– Говорили, что будем Финляндию из войны выводить, – такие были версии. До этого я был на наземных радиостанциях, а тут меня зачислили в состав полка стрелком-радистом. Радисту полагалась отдельная рубка, облачение – комбинезон, парашют, шлемофон и радиостанция – такая же, как на земле.
В восемь вечера приходят командир нашего корабля и штурман – летим на боевое задание, на Красное Село. Воронья Гора, которую мы должны были бомбить, – сильно укреплённый пункт немцев, с которого они более двух лет обстреливали Ленинград, очень большое средоточение войск, и отдельные самолёты туда попасть не могли – это было бы просто бесполезно и гибельно. А тут – махина, 30 самолётов! Я посмотрел вниз: впереди сплошные разрывы снарядов и прожектора. 27 прожекторов и 29 зениток, оказывается, били по нашим самолётам, – уже потом узнал Григорий Грибков. – Один попал под перекрёстный огонь... А мы отлетались благополучно, сбросили тонну бомб, через час возвратились на свой аэродром – и на второй вылет. На втором по нам били уже реже, а на третий…
На третий раз, который случился уже под утро, земля была не белая, в снегу, – чёрная. И зенитки уже замолчали – взлетали вверх только трассирующие пули, которые, при дальности выстрела в тысячу метров, не могли достать бомбардировщик, идущий на высоте в три тысячи.
– Это была ночь с 14 на 15 января 1944-го, а 19 января по приказу Сталина был салют за взятие Красного Села, а нашему полку была объявлена благодарность, – вспоминает Григорий Грибков.
Блокада Ленинграда была снята окончательно 27 января – это в масштабах страны. А в масштабах личной биографии Грибкова этот вылет был оценён медалью «За отвагу». Не единственная его медаль, далеко не единственная.
Полк затем вернули на южные направления – надо было освобождать Крым, потом Белоруссию (Григорий Грибков – участник освобождения Минска), и через Пруссию наши войска вышли к Берлину. 9 мая 1945 года – всё, конец: Победа.
Баланда, Шульженко, любовь
Когда тебя бьют, а ты позорно откатываешься назад, всё дальше и дальше, – это страшно. Когда ты не знаешь, что с твоими родными, хотя бы – живы ли они, – это страшно. Когда вши, когда есть нечего, а помыться негде – это совсем уже тоска.
– Вся война – тяжёлая. Особенно совсем молодому человеку оказаться без родных, которые остались в тылу, где жгут, грабят, уничтожают, и ничего не знать об их судьбе – я ни одной ночи спокойной не помню, 19-летний мальчишка! – уже с высоты своих полных 92-х лет оценивает Григорий Федотович. – Самые трудные были первые месяцы войны. Мы один Бог знает чем питались, как спали, а на протяжении всей второй, военной половины 1941 года всего два раза с большим трудом в баню сходили! Нас заедали вши. Политинформацию читают, а вши жрут. Спокойно сидеть нельзя – только стоя можно как-то пошевеливаться, чтобы немного унять этот невозможный зуд. Сунешь руку за пазуху – и вытаскиваешь вошь любого калибра. Их было столько, что снаружи, по одежде ползали…
И с этими бытовыми тяготами суровых времён ещё можно было бы примириться, если бы не это добивающее всех и каждого в моральном плане отступление наших войск.
– Мы уходим, а местные жители к нам: «Голуби, на кого вы нас оставляете?» И ответить нечего, и у тебя самого где-то так же – родители, вот что было самое трудное, – говорит Грибков. – Вздохнули мы только после Сталинградской битвы, когда в войне случился перелом, и всё начало раскручиваться в обратном направлении. И наступать мы начали, и кормили нас уже по пятой норме три раза в день – худо-бедно, но всё-таки: пшёнку давали, суп-баланду, американскую тушёнку, 700 граммов хлеба. Это сейчас нам с супругой принесут 500-граммовую буханку, мы два дня её едим вдвоём. А тогда за день съедали этот хлеб! В общем, калорий хватало.
Повезло ещё Грибкову и с профессией: прямо по долгу службы ему можно было слушать радио!
– И Утёсов, и Шульженко, и Русланова… Они всё время звучали. Я пропитан этими песнями насквозь. К нам в 1944-м на Украину Русланову привезли. Я по радио её слышал, а тут в саду на автомобиле с откинутыми бортами выступает живая Русланова! Книжки иногда попадали, прочитывали их до конца. В обязательном порядке, конечно, – речи Сталина: их чуть не наизусть заучивали.
– А молодость, любовь? – спрашиваю.
– А некого было любить – в болоте находились, – коротко отвечает Григорий Федотович. Хотя у него, опять же благодаря профессии, была возможность перекинуться зашифрованными посланиями с девочкой-связисткой из дивизии. Упрятанное в секретном «ти» и «та» сокровенное «Я тебя люблю» и «Спасибо» в ответ – вот и вся любовь…
– Обстановка не располагала, – говорит ветеран. – Вспоминали о родителях, думали, как бы поесть-покушать, всё остальное – на втором плане.
А самой большой радостью оказалась весточка от родных.
– Совсем хорошо стало, когда я получил письмо от своей мамы: вот, сынок, я жива, правда, хаты нет, – вспоминает этот момент Григорий Федотович.
Родители Григория Грибкова в момент начала войны оказались на оккупированной территории, и до самого 1944-го он не получил от родных ни открыточки, ни письмеца. Думал, что их убили, сожгли, и ничего и никого не осталось. А оказалось…
«Мы были непомерно рады»
– Мать и моя старшая сестра так и проживали на оккупированной территории, а отец – он у меня 1899 года рождения – в первые дни войны ушёл в армию добровольцем, даже не получив повестки. Воевал все четыре года, был контужен, награждён медалью «За Отвагу» и войну заканчивал под Ригой в составе действующей армии. В 1945-м и он, и я были демобилизованы – он в июле, я осенью.
Отец и сын, оба солдаты Великой Отечественной, встретились в родной деревне после войны. В чужом, правда, доме – дом Грибковых пошёл на брёвна, которыми немцы вымостили дорогу. На первое время приютила соседка, а потом и дом заново поставили – из тех самых брёвен.
– Мы были непомерно рады, что живы, целы, остались! Отец пошёл ссуду брать – на строительство дома, а в банке нашли документы, что у нас ещё довоенная ссуда не погашена. Хорошо, что мне, когда демобилизовывался, дали отпускных за каждый год войны – по 900 рублей, итого 3600. Я таких денег не видал никогда! В армии мы поначалу получали 30 рублей, под конец я получал 230. Но этих денег в руках не держали – подписывались на военный заём, и всё, 10 месяцев ни копейки не получали – только питались баландой.
Кажется, что этот дом самим фактом своего возрождения знатный отлуп немцу дал, встал вопреки всякому. Не прошёл фашизм, и всё. Хотя разорения наделал много…
– Пустошка была разбита, ни одного целого кирпича не осталось, весь район в окопах, – вспоминает ту картину Григорий Федотович. – Я видел, как женщины на коровах и сами на себе пахали землю, носили семена за 20-30 километров, надо было жить!
Это «надо было жить» – самый ценный урок поколения, который нам, вечно сомневающимся послевоенным детям, ещё зубрить и зубрить.
– Какое бы ни было в войну и после неё тяжёлое положение, мы духом не падали. Мы верили в Победу, и всё, – преподаёт простые житейские мудрости Григорий Грибков. – Мы настолько были пропитаны ненавистью к Гитлеру, что, стоял бы он вот тут, – в ту же секунду нажал бы на взрыватель бомбы, и сам бы погиб к чёртовой матери, лишь бы его не было.
– Ещё верили в партию. Вот наша 78-я отдельная рота связи – молодые ребята, и почти все вступили в партию. А это что значит? Когда немцы разбирались с пленными, то евреев, коммунистов и политработников расстреливали на месте. И мы знали это. Верили в Сталина.
Григорий Грибков демобилизовался как специалист народного хозяйства, и прямая бы ему дорога работать по специальности – учителем. Однако победила «партийная линия». Дело в том, что Грибков в 1942-м стал кандидатом в члены ВКП(б), а после Сталинградской битвы всех, кто остался в живых, в партию приняли. Так что после войны лучшего кандидата на политработу, чем Грибков, было не сыскать: молодой фронтовик, с наградами, партийный стаж три года – и был он принят на партийную работу.
Кстати, благодаря партийной работе, а именно – учёбе в двухгодичной партийной школе в Москве, Григорий Федотович и семью построил – познакомился с хорошей девочкой Лидой и привёз её в свой родной край. Сегодня их с Лидией Степановной семейный стаж насчитывает 63 года…
Но это, как говорится, совсем другая история.
Теперь, в канун своего 93-го дня рождения и 70-летия Великой Победы, он сожалеет о том, что «никого уже нет» – повспоминать старые времена не с кем.
Они – те, кто остался, – сегодня разговаривают с видеокамерами. В канун 70-летнего юбилея Великой Победы их рассказы записывают на цифровые носители – чтобы успеть сохранить эту память, пока она совсем не истончилась и не истаяла.
– Это даже не мне надо – это будет интересно через 100 лет, – одобряет идею такой видеофиксации Григорий Грибков. И, перебирая бумаги, кивает на фото своего деда: на старой карточке он – со своим братом. Оба – с совершенно ненынешними выражениями лиц, со смешными стрижками и очень серьёзные: тогда не каждый день фотографировались. – Я бы с большим интересом послушал, что бы мой дед о себе рассказал…
Давайте и мы их послушаем – сегодня.
Ольга Донская
Фото из семейного архива Григория Грибкова