Тысяча мелочей

Долгое прощание с бумагой у Евгения Гришковца превращается в тёплую встречу

24 октября отмечался Международный день без бумаги, проходивший под девизом. «Научимся использовать бумагу рационально!». Однако в мире есть идейные противники такого рационального подхода. Среди них особое место занимает писатель, актёр и режиссёр Евгений Гришковец, у которого на эту тему имеется целый спектакль «Прощание с бумагой».

Евгений Гришковец живёт не так уж далеко от Пскова – в Калининграде. Но до Пскова со своими спектаклями он так пока и не доехал. Дело лишь ограничивалось информационными сообщениями на тему: «Ведутся переговоры».

Евгения Гришковца проще увидеть на сцене где-нибудь в Сибири или на Украине и, разумеется, в Москве и Петербурге.

Неужели сегодня такое возможно?

На этот раз Гришковец в Петербурге представил целый блок своих программ, начав с выступления с грузинской группой «Мгзавреби» («Странники») 31 октября 2013 года в клубе «А 2».

В России до недавнего времени о «Мгзавреби» мало кто слышал.

Гришковец открыл их для российских слушателей, записав совместный альбом «Ждать Жить Ждать» («десять песен – десять тостов»). Презентация состоялась только что.

Как бы ни был хорош альбом проекта Mgzavrebi & Grishkovets, группа «Мгзавреби» под предводительством Гиги Дедаламазишвили без Гришковца звучит ещё более эффектно.

Эта молодая группа, в основном поющая по-грузински, уже записала достаточно композиций, чтобы сказать: сегодня на постсоветском пространстве это одна из самых многообещающих рок-групп.

Причем некоторые обещания уже сбылись. Такие композиции как «Танго» вызывают уважение, смешанное с удивлением. Неужели сегодня такое возможно?

Да, возможно.

На петербургском выступлении в клубе «А 2», где проходила презентация совместного альбома «Ждать Жить Ждать», Евгений Гришковец сорвал голос.

На следующий день на спектакле «+ 1» в петербургском ТЮЗе он ещё более напряг свои голосовые связки. Поэтому 2 ноября перед спектаклем «Прощание с бумагой», который проходил всё в том же петербургском ТЮЗе, ему пришлось извиняться.

Впрочем, на качестве двухчасового спектакля это не сказалось.

На Гришковца ходит специальный зритель. Отчасти это уже секта – не в самом плохом смысле слова. И тогда Гришковец с его монологами, растянутыми на два часа без перерыва, – проповедник.

Причем проповедь-спектакль начинается ещё до того, как начинается собственно спектакль.

Евгений Гришковец переходит к общению с публикой минут за десять до того, как начнётся обратный отчёт времени (за временем он следит строго).

И публика на его слова реагирует точно так же, как и во время спектакля: смеётся, аплодирует, вздыхает.

Это происходит даже тогда, когда Гришковец объясняет – почему во время спектакля надо отключать мобильные телефоны.

По его словам, телефонами во время спектаклей нельзя пользоваться потому, что люди в тёмном зале с подсвеченными лицами выглядят страшно, и это страшно отвлекает.

«Если не верите, – говорит Гришковец – подойдите дома к зеркалу, выключите свет и включите мобильный телефон. И вы увидите – какое у вас страшное синее лицо».

Инструмента не стало, но музыкант остался

С бумагой Гришковец прощается уже второй сезон («напрощаюсь с бумагой до бессонницы»). Но это по-прежнему самый свежий его спектакль («именно этот спектакль сейчас понимаю, как самый своевременный и остро сегодняшний. И только его хочу исполнять»), а нынешняя версия – ещё более свежая.

В июне 2013 года реквизит спектакля сгорел на складе, после чего был брошен клич.

Почитатели Гришковца быстро собрали то, что было необходимо, включая старую розовую промокашку тридцатилетней давности, присланную из Челябинска.

Когда произошел пожар, Евгений Гришковец написал в своём дневнике: «Сгорело всё оборудование и техническое оснащение спектаклей, сгорели костюмы, реквизит, в том числе и любимый скафандр из «+1», бесценная пишущая машинка Ундервуд 1934 года из «Прощания с бумагой», видеопроекторы… всё! Сгорели предметы, которые я ощущал товарищами и спутниками в путешествиях по городам и весям. Сгорел даже Рай, которых так всех радовал в спектакле «+1». Ощущаю себя музыкантом, у которого сгорел музыкальный инструмент».

Инструмента не стало, но музыкант-то остался.

Спустя несколько месяцев музыка зазвучала с новой силой.

Может быть, Гришковец и проповедник, но при этом его зрители – его исповедники. Перед ними он не только проповедует, но исповедуется, рассказывает о своих бабушке, дедушке, родителях, детях… О себе.

Спектакль начинается и заканчивается пронзительной песней «Лодочка-поморочка». На записи звучит голос старшей дочери Евгения Гришковца.

На петербургский спектакль «Прощание с бумагой» девушка из первого ряда, раньше вообще никогда о Гришковце не слышавшая, пришла в театр «за компанию». «Это что – моноспектакль?», – удивлялась она вначале.

Зато сидящий через кресло «земляк» Гришковца отлично знал, на кого пришёл.

Как он мне объяснил, ему предложили на выбор билет на прощальный тур Scorpions или на «Прощание с бумагой». Этот немолодой мужчина, не задумываясь, выбрал необходимое ему прощание.

«Земляк» Гришковца – из Казахстана, из Усть-Каменогорска, а «земляком» стал потому, что служил недалеко от острова Русский, где происходит действие самого знаменитого спектакля Гришковца «Как я съел собаку».

Так вот, ничего раньше не слышавшая о Гришковце девушка весь спектакль аплодировала, смеялась и замирала в волнении. А «земляк» сидел тихо, не шелохнувшись, зажав в руке билет. И только тогда Гришковец после спектакля предложил не выбрасывать бумажные билеты, он был единственный, кто ринулся с билетом за кулисы – за автографом. Благо никакой сцены в традиционном смысле слова в петербургском ТЮЗе нет. Первый ряд – это уже и есть сцена.

В этих деталях скрыт не дьявол и не Бог, а человек

Всё лучшее, что сделал Гришковец, связано с мелочами, мимо которых он не проходит. Все его тексты – россыпь таких мелочей, любовно собранных вместе.

Тысяча мелочей призвана вытеснить тысячу чертей. Руководит мелочами тысяцкий – понятно кто.

«Прощание с бумагой» – не исключение. Там тоже множество героев, несмотря на то, что это моноспектакль.

Героями являются старинная печатная машинка, розовая промокашка, белоснежный лист формата А 4, книга в твёрдом переплёте, синий почтовый ящик, перьевая ручка, старая телефонная книга с пятизначными номерами, нож для разрезания бумаги, шапки, сделанные из газет…

Это его гамлеты, короли лиры, треплевы и раневские…

В этих деталях скрыт не дьявол и не Бог, а человек.

Вглядываясь в кляксу, опечатку или в порванную берестяную грамоту, Гришковец, используя дедуктивный метод, разгадывает тайны.

Его не интересуют исторические процессы. Его интересуют люди, которые барахтаются в историческом водовороте.

Спектакль «Прощание с бумагой» – это такая поэма о Прикосновении. О том, как важно с помощью рук отличать настоящее от ненастоящего.

Отчасти это уже фетишизм. Антикварный нож для разрезания бумаги, антикварный же телефон, старые телеграммы, рейсфедер [

Зал сильно оживился, когда Гришковец достал готовальню. А при слове «готовальня» многие зрители принялись аплодировать.

Это включилась их память. Она включилась даже у тех, кто никогда готовальней не пользовался. Это генетическая память.

Вот тут-то Гришковец и вспомнил о рейсфедере, который использовался не только по назначению, но и для выщипывания бровей.

В «Прощании с бумагой» разговор часто заходит о предметах двойного назначения. О чертёжном тубосе, например.

Возле письменного стола, находящегося в центре сцены, лежат два тубоса – большой и маленький.

Маленький вмещал две бутылки, большой – три.

Если вдуматься, у каждого предмета есть двойное назначение.

Наверное, двойное назначение есть и у любого человека.

Жизнь может обернуться так, а может – иначе.

Лирическому герою спектакля чрезвычайно важно всё не просто увидеть, но потрогать. Сохранить. Положить кленовый лист в книгу и засушить.

Как странно, что рушатся не то, что каменные дома, но целые империи, а хрупкие засохшие листы остаются.

Чувства проявляются и проверяются при соприкосновении.

И тогда уж вовсю включается воображение.

Несмотря на предупреждения Гришковца, попытки воспользоваться мобильными телефонами во время спектакля всё же были. Человек слаб.

«Сейчас выведу», – прервал свой монолог Гришковец.

В зале раздался дежурный смех, но Гришковец не шутил.

Теми, кого за всё время выступлений удалил Евгений Гришковец со своих спектаклей, можно, наверное, заполнить целый театральный зал.

Было бы интересно посмотреть на тот «спектакль для изгнанных» и на реакцию зрителей, собранных вместе.

Это был бы фантастически непредсказуемый спектакль.

Во время спектакля на глазах вяжутся узелки на память

И всё же есть в «Прощание с бумагой» места, без которых можно было бы обойтись.

Раза четыре Евгений Гришковец отчётливо работал на публику так, как будто это был эстрадный концерт, а не спектакль. Интонация, пауза – всё говорило о том, что на несколько секунд спектакль превращается в эстрадное представление.

Информационный спонсор выступления радиостанция «Юмор FM» может быть довольна.

Это, пожалуй, один из самых заметных недостатков спектакля. Недостаток был бы менее заметен, если бы в спектакле не имелась тысяча достоинств – по количеству мелочей.

В жизни Гришковец упорно не хочет пользоваться компьютером. Когда он сочиняет, то всё ещё пишет шариковой ручкой на бумаге.

По его просьбе даже смайлики в интернет-дневнике, который он надиктовывает, обозначаются словом «улыбка».

В этой трогательной старомодности есть желание сохранить корни. Отсюда же историческая, а то и доисторическая боязнь темноты и пустоты. Демонстративное нежелание заглядывать в пропасть.

Уж лучше не заглядывать, а подключить детскую фантазию и придумать что-то свое, заполнить пустоту или темноту.

Сценография «Прощание с бумагой» отчасти материализует детские фантазии автора, который когда-то, глядя на почтовый ящик, представлял некий гигантский «письмопроводод», на подобии газо- или водопровода (художник – Лариса Ломакина).

Спектакль отталкивается от двух слов»: «никогда» и «навсегда». Это синонимы пустоты и темноты.

Автор не хочет искать в пустоте и темноте чёрную кошку. Он ищет другое.

Каждый новый спектакль добавляет что-то своё, ещё какую-нибудь мелочь. Петербургский ТЮЗ им. Брянцева – почти идеальное место для демонстрации его спектаклей.

Вы вначале ходите по вестибюлю, разглядываете, детские рисунки, старинные афиши и фотографии. Вы читаете письмо Самуила Маршака, обращая внимание на его почерк, а потом входите в зал, где немедленно добавляются новые «мелочи», атомы, молекулы, клетки…

Бумага для автора «Прощания…», – нечто особенное.

Звучит: «Ничто так не сохраняет содержание времени, как бумага».

Обращаясь на небеса к Стиву Джобсу, автор восклицает: почему именно на наш век выпало прощание с бумагой?!

Он, конечно, жалеет не только бумагу, но прежде всего всё то индивидуальное, что было с ней связано. Почерк, детское «калякание», рисунки на полях…

Рисунки пока есть, а полей уже нет.

И тогда прощание с бумагой превращается в прощание со временем, а заодно ещё и с пространством.

«А я очень ценю бумагу, – объясняет Гришковец. – У меня абсолютно плюшкинское отношение к бумаге. Такое отношение у меня выработалось тогда, когда у меня не было денег на бумагу».

Тогда он писал свои тексты, включая «Как я съел собаку», «Записки русского путешественника» и «Зиму», на обратной стороне испорченных договоров и разной отчётности, которые ему приносили заботливые друзья – сотрудники разных фирм.

Только после получения премии «Антибукер-2000» он впервые купил пачку бумаги в магазине.

«Я всегда ощущаю испорченный, погубленный, брошенный лист бумаги, как какую-то не сложившуюся, несчастную судьбу, – объясняет Гришковец своё особенное отношение к бумаге. – Мне чудится испорченный лист, на котором поставили закорючку или же неправильно заправили в принтер и помяли, как несостоявшегося, несчастного, потерянного человека».

Гришковец не хочет, чтобы человека теряли.

* * *

Во время спектакля «Прощание с бумагой» на глазах вяжутся узелки на память.

Гришковец плетёт из этих узелков ковры.

Ковры не столько украшают, сколько сохраняют тепло.

Алексей СЕМЁНОВ

1 Рейсфедер – чертёжный инструмент для проведения линий и знаков на бумаге тушью или краской.